Когда мы с моими товарищами бежали из осаждённой Москвы и скрывались в деревне, там по деревенскому телевизору видели, как арестовывают наших друзей. Я не забуду сюжет, в котором рассказывалось об аресте Анпилова. Он скрывался в какой-то подмосковной деревне, на каком-то чердаке или сеновале. Его выдали. За ним пришли. Его взяли. И оператор, показывая избу, где находился Анпилов, нацелил телекамеру на анпиловские башмаки, стоящие у кровати. Долго, сладострастно и жадно показывал эти башмаки, полагая, что их вид должен внушить отвращение к Анпилову. Это были поношенные, грязные, с растерзанными шнурками башмаки великого ходока, пилигрима, страдальца, который истоптал эти башмаки на народных демонстрациях, на мостовых. И они, эти башмаки, показались мне прекрасными.
После этого мы не раз встречались с Анпиловым. Я слушал его надежды на восстановление, на возобновление его движения. Но этому движению не суждено было возникнуть, потому что пулемёты и танки нанесли такой удар по оппозиции, что она сникла, растаяла, утратила свою энергию, свою театральную красоту, свой восторженный революционный напор.
Анпилов побывал на Кубе, его встречал Фидель Кастро. Они говорили на испанском языке. Я радовался за Анпилова: он окунулся в ту стихию, которая была ему дорога, он окунулся в стихию команданте Че Гевара.
И теперь, спустя много лет, когда уже нет Виктора Ивановича и я не увижу его чудесную улыбку и не услышу его хрипловатый голос, поющий "Бандьера росса", я вспоминаю его башмаки — они для меня драгоценнее любых стильных туфель от Гуччи. Эта пара, стоящая у крестьянской кровати, с замызганными носками врозь, напоминала мне руки Че Гевары. Враги революции отрубили ему руки для того, чтобы они больше никогда не держали автомат. И эти башмаки показывали для того, чтобы дороги России никогда больше не топтали революционеры.
Этому не бывать. Вы слышите, как идут по русским дорогам, как стучат по русским дорогам башмаки Виктора Анпилова?
